Александр Блок: любовь, верность, жизнь...

Жизнь – без начала и конца. 

Нас всех подстерегает случай. 

Над нами – сумрак неминучий 

Иль ясность Божьего лица. 

Но ты, художник, твердо веруй 

В начала и концы. 

Ты знай, 

Где стерегут нас ад и рай.

Тебе дано бесстрастной мерой 

Измерить все, что видишь ты. 

Твой взгляд – да будет тверд и ясен. 

Сотри случайные черты – 

И ты увидишь: мир прекрасен.

"Возмездие"

                                             

  …Любовь, о которой и после моей смерти прочтут в моих книгах…

                                                                                                                                             Александр Блок

   Весной 1898 года Блок окончил гимназию.

          Как-то на художественной выставке он встретил Анну Ивановну Менделееву. Она пригласила его приехать к ним летом в Боблово. Вероятно, Блок не очень внимательно отнёсся к её приглашению. В Шахматово он приехал 5 июля, но с визитом в Боблово не торопился.

          Наконец наступил тот летний день, когда Блока «почти спровадили в Боблово». Кто тогда мог предполагать, что там его ждёт судьба. Через двадцать лет Блок вспоминал: «Я приехал туда на моей белой лошади… Меня занимали разговором в берёзовой роще mademoiselle и Любовь Дмитриевна, которая сразу произвела на меня сильное впечатление».

          Любовь Дмитриевна об этой встрече: «После обеда, который в деревне кончался у нас около двух часов, поднялась я в свою комнату во втором этаже и только собралась сесть за письмо – слышу: рысь верховой лошади, кто-то остановился у ворот, открыл калитку и спрашивает у кухни, дома ли Анна Ивановна? Из моего окна ворот этой части двора не видно, прямо под окном пологая зелёная железная крыша нижней террасы, справа – разросшийся куст сирени загораживает и ворота и двор… Уже зная подсознательно, что это «Саша Бекетов», как говорила мама… я подхожу к окну. Меж листьев сирени мелькает белый конь, которого уводят на конюшню, да невидимо внизу звенят по каменному полу террасы быстрые, твёрдые, решительные шаги. Сердце бьётся тяжело и глухо. Предчувствие? Или что? Но эти удары сердца я слышу и сейчас, и слышу звонкий шаг входившего в мою жизнь».

          Но в эту первую встречу Блок Любови Дмитриевне не понравился. «Вижу, что он одет в городской тёмный костюм, на голове мягкая шляпа. Это сразу меня как-то отчуждает: все молодые, которых я знаю, в форменном платье. Гимназисты, студенты, лицеисты, кадеты, юнкера, офицеры. Штатский? – Это что-то не моё, это из другой жизни, или он уже «старый».  …Тщательно выбритое лицо придавало человеку в то время «актёрский» вид – интересно, но не наше. Так, как с кем-то далёким, повела я разговор сейчас о театре, возможных спектаклях. Блок и держал себя в то время очень «под актёра», говорил не скоро и отчётливо аффектированно курил, смотрел на нас как-то свысока, откидывая голову, опуская веки».

          Когда пришли кузины Любови Дмитриевны, стали играть в «пятнашки», в крокет, в горелки. «Тут Блок стал другой, вдруг свой и простой, бегал и хохотал, как и все мы, дети и взрослые».

Гамлет и Офелия

Летом 1898 года в Боблово разыгрывали любительские спектакли. Один из них – «Гамлет», в котором Гамлетом был Блок, Офелией – Любовь Дмитриевна. День премьеры спектакля стал памятным днём для них.

Вот что рассказывает Л.Д. Менделеева: «Мы были уже в костюмах Гамлета и Офелии, в гриме. Я чувствовала себя смелее. Венок, сноп полевых цветов, распущенный на показ всем плащ (моих) золотых волос, падающих ниже колен…Блок в чёрном берете, колете, со шпагой. Мы сидели за кулисами в полутайне, пока готовили сцену. Помост обрывался. Блок сидел на нём как на скамье, у моих ног, потому что табурет мой стоял выше на самом помосте. Мы говорили о чём-то более личном, чем всегда, а главное, жуткое – я не бежала, я смотрела в глаза, мы были ближе, чем слова разговора. Этот, может быть, десятиминутный разговор и был нашим «романом» первых лет встречи…».

Переодеваться надо было идти в дом через березняк, отделявший усадьбу от сарая, где разыгрывали спектакль.

Стояла тёмная августовская ночь. Любовь Дмитриевна и Блок шли по молодому березняку в костюмах Гамлета и Офелии. Вдруг звезда медленно через всё небо прочертила свой голубой путь и пропала в черноте леса. Оба приняли это явление за знак судьбы:

И вдруг звезда полночная упала,

И ум опять ужалила змея…

Я шёл во тьме, и эхо повторяло:

«Зачем дитя Офелия моя?»

«Даже руки наши не встретились и смотрели мы прямо перед собой. И было нам шестнадцать и семнадцать лет.» (Л.Д. Менделеева)

Осенью, вернувшись в Петербург, Блок стал реже бывать у Менделеевых. Обычный ритм жизни остудил на время чувства к Любови Дмитриевне. Она к такому положению вещей отнеслась равнодушно и даже писала в своём дневнике, что о Блоке вспоминала с досадой: «мне стыдно вспоминать свою влюблённость в этого фата с рыбьим темпераментом и глазами».

Именно в эти месяцы редких встреч с Любовью Дмитриевной, в Блоке происходят кардинальные перемены. Важную роль в них играет сама Любовь Дмитриевна.

По вечерам чувствовал Блок приливы необыкновенной душевной энергии. Все мечты о счастье казались близкими, сердце замирало в ожидании «блаженного свидания». Рождалась любовь к единственной:

«Я не хочу объятий: потому что объятия (внезапное согласие) – только минутное потрясение. Дальше идёт «привычка»…

Я хочу не слов. Слова были и будут; слова до бесконечности изменчивы, и конца им не предвидится. Всё, что ни скажешь, останется в теории.

…Я хочу сверх-слов и сверх-объятий».

В это время Блок приходит к мысли, что разум и рационализм разрушают жизнь духовную, ум становится проклятием. Сущность же бытия вообще нельзя постигнуть умом. Такое представление о сверхчувственном, непостижимым умом начале мира является основой мистики. Вся поэзия Блока в это время превращается в тайнопись, понятную только посвящённым. Именно в мистике находил поэт полноту духовного напряжения, ощущение своей слитности с миром.